Принцесса для оборотня (часть 1)

Луна, молодая и тоненькая — в четвертушку половинки, висела над горизонтом; казалось странным, что ветер, быстро гонящий облака, не сдувает её и не разрывает в лёгкие клочья. Полную луну Вувчик любил больше: на неё он мог смотреть ночь напролёт, не думая ни о чём. Узенький, почти прозрачный серп упрямо выныривал из облаков и опять скрывался; снова и снова набегали мысли.

Принцесса — какая она? Будет смотреть с ним на луну, или… посмеётся, как другие? А может, она знает какие-нибудь истории или сказки? Сказки он любил даже сильнее, чем луну, мог слушать по многу раз одну и ту же, а за новые готов был отдать что угодно. В стае уже не было рассказчиков, чьи истории он не знал бы наизусть…

Вувчик оглянулся на ждавшую его стаю; дядя нетерпеливо дёрнул ухом:

— Ну что, племяш, веди нас!

Дядя был прав: пора в путь.

* * *

— Нет, Вулверт. Даже не думай об этом. У тебя уже есть я, и есть сын.

— Он не сын мне, он мне позор!.. И кто виноват, не ты ли?

Вувчик старался сидеть ровно, как подобает воспитанному волчонку подле занятых делом родителей, но слова отца заставляли его вздрагивать и сжиматься. Незамеченным это не прошло:

— Видишь? Какой из него вожак? Он не боец и не охотник. Он не будет моим преемником.

Это была напраслина: охотник из Вувчика был не хуже многих; от обиды шерсть на загривке поднялась сама… но по крестцу тут же побежал холодок: боец из Вувчика и впрямь был никакой. И всё же он тихо зарычал, не в силах смолчать. Отец дёрнул шеей:

— Не при мне, щенок!..

Вувчик снова сжался. Так было всегда! Всякая попытка показать себя волком вызывала у отца насмешку или раздражение, и каждая следующая выходила всё хуже.

Мать поднялась на ноги; в спорах она часто перекидывалась человеком, чтобы смотреть на мужа сверху вниз. Впрочем, чем дальше, тем меньше на него это действовало:

— Оденься, женщина, — прорычал он. Она небрежно повела плечами и затянула ворот сорочки — лучшей сорочки, шёлковой, спасённой во время бегства на себе:

— Этого не достаточно?

Он рыкнул в ответ:

— Я не то имел в виду.

— А я ещё не настолько стара, чтобы носить шерсть, не снимая.

Вожак рыкнул громче: он уже лет пять не становился человеком — с тех самых пор, как жена (и тут она!) заметила, что в гневе он дурно багровеет лицом, и посоветовала меньше яриться, чтобы не хватил удар. В шкуре он чувствовал себя надёжнее — многие приходят к тому же с годами. А годов вожаку было немало, но, чтобы ни говорила жена, телесной крепости он не утратил; эта крепость, а также принесённый годами опыт позволяли ему оставаться сильнейшим в стае: дерзнувший бросить вызов быстро оказывался на лопатках… или мёртвым. Но таких смельчаков уже давно не было, и старый вождь правил как хотел. До последних событий.

Он окинул жену взглядом — снизу вверх и сверху вниз. Не стара, ещё не стара, но волчат больше нет. Вулки был единственным много лет, вожак вложил в него все отцовские чувства, все силы, и когда — вне всякого ожидания — родился второй, отец позволил жене нянькаться с последышем сколько влезет. Зализала!.. Баловством испортила!.. А ведь щенок родился в полнолуние — где было найти лучшую примету?..

Многие в стае считали, что Вулверт виноват сам, оставив без внимания младшего сына и не озаботившись женитьбой старшего. Обычно эти разговоры не достигали его ушей, но сегодня этим попрекнула жена. Сверх того она обвинила его и в смерти старшего: охотнику, сказала Вулла, нужны не только мускулы, но и голова; если бы Вулверт не учил сына быть сильнее всех, быстрее всех, храбрее всех, тот тихо ушёл бы от облавы и не нарвался на серебряную пулю. А облавы бы не было, если бы Вулки не дразнил зря людей, не убивал попусту скотину, не нападал на путников. Теперь он мёртв, и с ним полдюжины его лучших друзей, таких же сильных и храбрых дурачков, а стае пришлось покинуть Бротланд, где они жили столько поколений, и уйти за перевал, в соседнее королевство. И всё потому, что кто-то хотел показать свою отвагу! Вулверт рычал, что его сын был истинным волком, настоящим оборотнем… Был, с горечью сказала жена.

У Вувчика не было ни силы, ни решительности старшего брата, а у отца не было терпения; ему казалось, что новые дети непременно выйдут как старший, если их не баловать, как младшего. Оставалось одно препятствие: жена, Вулла. Больше детей она не приносила, а отказаться от неё вожак не мог: у Вуллы было двенадцать братьев, родных и двоюродных, сильнейших в стае (не считая вождя, разумеется), и у них были такие же дети. А Вулла когда-то была самой сильной волчицей, оттого и выбор пал на неё, да и сегодня немногие посмели бы с ней тягаться. Нет, разойтись без её согласия означало восстановить против себя половину стаи — сильнейшую половину. Вот если бы у них совсем не было детей, тогда другое дело… Слова жены смертельно обидели вождя и подтолкнули создать хитрый план.

Три месяца спустя Вулверт созвал стаю на совет. Ещё раз горько оплакав покойного сына, он так же горько обличил младшего в неспособности быть вожаком, и тут же, не давая жене и двенадцати её братьям, родным и двоюродным, возмутиться, огласил своё решение: Вувчик должен сам доказать, что отец ошибается. Тогда он будет признан наследником и, как знать, может, старый вождь отойдёт наконец от дел и уступит молодому место. Это было справедливо; вся стая признала разумность такого решения, и даже двенадцать братьев Вуллы, родных и двоюродных, не могли ничего возразить. Тогда Вулверт назвал своё условие:

— Нам нужна свежая кровь, — и это было правдой: несчастье в Бротланде заметно сократило стаю, — а моему сыну — жена, достойная вожака. Пусть Вувчик добудет себе в жёны принцессу.

* * *

Панетто — соседнее королевство. Оно граничило по большой реке с Бротландом, где стая жила прежде, и Тердюпаном, где стая нашла приют сейчас. У короля Панетто было семь дочерей: три старшие выданы замуж за соседских принцев, две другие — за знатных людей королевства, ещё одна готовилась к свадьбе. Непросватанной оставалась последняя, Мона. Именно на ней вожак остановил выбор.

Вулверт потрудился узнать всё: и то, что на младшую дочь не возлагают больших надежд в деле династических союзов, и что титула принцессы недостаточно, чтобы сделать младшую — седьмую! — дочь желанной невестой, и что родня недолюбливает её из-за, скажем так, не очень ласкового характера, и, конечно, другие, более существенные вещи. Свой план он считал безупречным: чем бы ни кончилось дело, жители Панетто не станут искать виновных в Тердюпане; лишнюю дочь будут разыскивать не так усердно, как наследницу или просватанную невесту; в то же время принцесса всё-таки не крестьянская овца и добыть её из дворца — не забава, а настоящее испытание. Наконец, девушка с характером Моны, каким его описывали слухи, должна была стать прекрасной охотницей (по крайней мере, Вулверту удобно было так думать) в случае, если бы сын с задачей всё-таки справился; правда, вожак в такой исход всё равно не верил, но стая должна была знать, что цель выбрана безупречно.

План удался: стая согласилась с каждым словом и принесла клятву: всё так и будет, если юный волк женится на выбранной принцессе, а если нет — ну что ж… Вулла бесновалась, но молча: возражать было бесполезно, всё шло по закону и обычаю. Одно лишь удалось выспорить: Вувчик отправится не один. Трое её братьев с сыновьями пойдут с ним, остальные будут при ней — на случай, если муж, уже не скрывавший своего нетерпения, вздумает торопить события и до срока заместить её одной из молодых волчиц. А он, без стеснения разглядывая резвящиеся мускулистые тела, бросил через плечо: да пусть идут, он ещё и дядьку от себя добавит — надо же проследить, чтобы щенок поймал принцессу сам или доложить, если ничего не выйдет — и даже не повёл ухом, когда жена, бессильно щёлкнув зубами, посоветовала не распаляться до срока: в его годы от удара и шкура не спасёт.

Больше всего напугало Вувчика то, что отец — оказывается! — знал о его прогулках к людям. Страсть к историям приводила волчонка под окна деревенских изб, а порой и городских домов — впрочем, в деревне подслушивать было удобнее; а временами он отваживался перекинуться и брался рубить дрова и таскать воду, чтобы заслужить тихий уголок на деревенских посиделках — так можно было услышать намного больше. После бегства в Тердюпан он этого делать не решался: отчасти потому, что не успел разузнать места, а отчасти — потому, что вырос и мужчины начали недобро коситься на смазливого бродяжку с ненатруженными руками. Отец ничего раньше об этом не говорил, и Вувчик был уверен, что никто об этих похождениях не знает, но Вулверт, стало быть, знал — просто не считал важным; ну, а теперь он припомнил сыну и это. И громко смеялся, когда жена подбирала сыну одежду — лучшую, чтобы не разочаровать принцессу, когда предстанет перед нею без шкуры; смеялся, но ничего не говорил.

Мать тоже не сказала ничего; Вувчик ждал от неё наставлений, но не дождался. Поучения взяла на себя тётка, её сестра, но что она могла дать племяннику? Что он умел, то умел, остальное не исправить. Неправ был отец, говоря, будто Вувчик не поймает кролика: брал он и кролика, и зайца, и зазевавшуюся птицу. А что ещё нужно охотнику? Один кролик — и ты сыт. И не надо опасаться ни рогов с копытами, ни длинных клыков, ни серебряной пули. А клыков и рогов Вувчик ой как боялся! Как-то, увлёкшись погоней за кроликом, он вылетел на кабана; только что он, охотник, нёсся, не зная ничего, кроме ветра в ушах и лакомого зверька впереди — и вот уж ни кролика, ни леса, а только горбатая туша с клыками и ничего больше, словно и воздух вокруг заполнен одною ею; от испуга Вувчик лишился чувств, но только на миг: прежде чем туша развернула к нему клыки, он подхватился на ослабевших ногах и помчался прочь — прочь! — не помня себя, резвее любого кролика, и опомнился только когда совсем обессилел. А Вулки или отец бросились бы не прочь, а на хребет кабану, и вся стая бы потом пировала кабаньим мясом. Нет, бойцом Вувчик не был, не был и не был.

Не преуспел он и в поединках, обычных для растущих волчат; пока он был совсем мал, получалось неплохо — не хуже, чем у сверстников, но стоило чуть подрасти, как за воспитание, с согласия и одобрения отца, взялся Вулки. Конечно, кому как не брату, кому как не лучшему из молодых волков учить волчонка — но из учения добра не вышло: слишком мал был Вувчик, чтобы тягаться с братом всерьёз, а не всерьёз не умел Вулки; младший весил втрое меньше — где ему было сбить старшего с ног, а тот не умел поддаваться даже для урока. И Вулки был так же нетерпелив, как их отец: Вувчик, ловкий, проворный, мог долго уворачиваться от брата, налетая то с одного, то с другого бока и нанося бессильные удары, а Вулки, не в силах поймать щенка, зверел, и тогда под его лапу лучше было не попадать, а пойманного в конце концов за шкирку он трепал жестоко и больно. Так Вувчик усвоил: чем раньше (но не сразу же, а после пары-тройки прыжков) Вулки отправит его на лопатки, тем лучше. Тот же трюк он повторял со всеми, кто был хоть немного крупнее или чуть громче щёлкал зубами, и только с меньшими отваживался драться по-настоящему. Ну, а отец чем дальше, тем усердней стравливал сына с самыми сильными драчунами, ожидая, что он станет таким же, и не мог понять, отчего ожидания не сбываются; поначалу он при каждой неудаче Вувчика с нарочито страдальческой гримасой прикрывал морду лапой, полагая, что сын устыдится и исправится, а потом стал непритворно впадать в ярость почти как Вулки. Кончилось тем, что Вувчик научился исчезать при малейшем намёке на состязания, и не всякий следопыт мог его тогда отыскать. Будь он единственным сыном, вожак бы того не спустил, но был ведь старший — надежда и пример для всей стаи, радость и гордость отца — и младшего оставили в покое. Теперь это аукнулось всем — и отцу, и сыну, и исправлять что-либо было поздно.

Оборотни двинулись в путь — Вувчик, его дядья и его кузены; поначалу он был в смятении: слишком много всего! Он — наследник, и он ведёт своих братьев в чужую землю, на охоту за принцессой… Это было похоже на сказку, на одну из историй, которые он любил слушать — только сказки не требовали подняться с тёплого места и бежать куда-то неведомо куда. К тому же, в них, как правило, всё заканчивалось хорошо, а Вувчик не был уверен, что так же будет и с ним. Он бежал трусцой и боялся оглянуться на маленькую стаю, что следовала за ним. Ох, если бы он мог пробежать кругом и вернуться домой, как ни в чём ни бывало!.. Пусть бы всё оставалось как есть: отец бы водил стаю и обменивался колкостями с матерью, а Вувчик убегал утром на охоту, а вечером — в ближайшую деревню, слушать, прячась под окнами, тамошних балагуров и рассказчиков, или просто смотрел на луну, отмечая, как она снова растёт. Если бы…

Но скоро смятение улеглось; размеренная рысь успокоила его, до конца пути было ещё далеко — очень далеко, и Вувчик отдался бегу. Волки шли большой дорогой, не боясь сбиться и не опасаясь встреч — ночь была за них. Вувчик вёл их и начинал чувствовать себя вожаком; бежать, просто бежать, было так отрадно, что он часто и без нужды пускался в галоп и забывался в восторге, отмахивая так милю за милей, словно желал нагнать скрывшийся за горизонтом серпик. Ведомые молча неслись за ним, глотая брань: щенок норовил загнать их всех раньше времени. Но Вулла на дорожку накрутила родичам хвосты, запретив осаживать и одёргивать волчонка; что ж, она знала сына и знала, как легко он робеет и тушуется — не то что от слова, от взгляда. Может быть, мальчик сумеет проявить себя теперь, когда Вулверт не висит над ним и не сверлит глазами.

Неделя ушла, чтобы добраться до реки, пересечь её и оказаться у столицы Панетто; почти столько же — чтобы разузнать о принцессе и повадках придворных. Удача была на стороне оборотней: летние месяцы король, его семейство и двор проводили за городом, в летнем дворце, окружённом садами и парками; там было легко укрыться и удобно подслушивать. Там же, правда, были и собаки, но собакам даже Вувчик умел показать, где их место и кто хозяин положения; словом, четвероногие стражи хлопот не доставили, а двуногие гостей не замечали. Потихоньку Вувчик начал верить, что всё обойдётся — то есть, получится; он привычно удивлялся, что волки обо всём узнанном сообщают ему, а не старшему дядьке, и не мог избавиться от чувства, что докладывающие косят на дядьку глазом — а тот смотрел в сторону так равнодушно, словно его здесь и не было. Вувчиком овладевало странное чувство: будто он и вправду вожак и может делать всё, что хочет. А иногда — и он старался отогнать эти мысли — иногда ему представлялось, что принцессу он уже добыл, вернулся с ней, и теперь она будет с ними всегда. Как же это будет?.. Какая она?.. На ум, оттесняя друг друга, лезли слышанные им истории, но ни одна не умещалась рядом с мыслью о родителях и стае.

Волки изучили дворцовый сад, как свои четыре лапы, обнюхали все сараи, подсобки и задние ходы дворца, и даже заглядывали (с осторожностью) в передний, где красовалась стража, а также научились отличать важных господ от слуг: господа часто мазались чем-то, меняющим запах, но, несмотря на это, путали следы плохо, слуги же следов обычно не путали.

Так или иначе, узнавать больше было нечего, осталось сделать то, за чем пришли; к тому же, из дворцовых пересудов стало ясно, что принцессу — именно эту, а не другую — хотят увезти куда-то вдаль, а раз так — тянуть незачем.

Окончание следует